В чём же тебе-то каяться,

Раб!?

Война!…

Твой сумасшедший зов

Я вновь воспринял юностью плейбоя,

Уставшего от ревностных оков

Бездушного мещанского запоя.

Дрожащей слабостью рукою,

Я достаю стальной доспех,

Забытый трусостью изгоя,

Но помнящего тот успех,

Когда мой стройный крепкий стан

Он обнимал объятьем славы,

И обагрялся кровью ран,

Пробитый вражеской булАвой.

Зашить багряно синий стяг

Я не доверю и супруге.

Враг появился! Лютый враг!

Под тучей вороных хоругвей.

Я стар, но сталь в моих очах

Вновь позабыла пьяный омут

Чувств мелких, низменных и страх,

В котором годы мрака тонут.

Перо привычнее, чем меч –

Он так тяжел и неудобен.

Но свист клинка милей, чем речь,

Он гимну юности подобен.

Чем долго мучить лекарей,

Шипением предсмертных снов

И родичей, возле дверей застывших,

Хватающих обрывки слов,

Слетающих из уст того,

Что перестало быть собою,

И в наказание богов

Маразмом старца тихо воет.

Пусть лучше тихо вскрикнув в поле,

И истекая кровью ран,

Как старый дуб, ровесник Ноев,

Я рухну в ниву чуждых стран.

Исчезнет мир в одно мгновенье,

Без слез, гримас и песнопений.

Сжимая меч свой и Коран,

Роняя стрелы старой хвои,

Погибнет старый ветеран

Перед очами юных воев.

кто сказал, что образование

это трамплин карьеры,

архитектура ума,

приобретение специальности

дорога знаний и просвещения,

а не серия монотонных ударов по

черепу?

кто сказал, что любимая работа —

это высшая субстанция

самовыражения,

это социальный кайф

востребованности

и материальное наслаждение

вознаграждения,

а не серия монотонных ударов по

черепу?

кто сказал, что власть над

народами —

это наслаждение от управления

процессами,

созерцание масштабности

произведенного блага,

реализация народных и прочих

чаяний,

а не серия монотонных ударов по

черепу?

я знаю точно — в области заочной

(за очами, в костяной полости)

в страхе от жизни

и ее розг

живут душа и, вы удивитесь,

её главный орган,

маленький такой

— мозг.

О, прохлада! Стекающая с железа

холодных крыш,

Светло синяя, как смерть ангелов,

Необоснованно победившая жару

июня,

Подарок людям, изнывающим от

жажды,

Разбивающая сон разума,

угнетенного температурой

Природы, сошедшей с ума

слишком рано,

Рано для времени года, обычно не

такого злого,

Нелогичного перед равнодушием

неба.

Спасибо тебе, прохлада. Ответь,

ты нимфа?

Или мановение руки божества,

известного всем,

Или просто циклон, пришедший с

севера,

Или дыхание подземных демонов?

Спасибо тебе сегодня, за

прохладу лат

За воду во фляге, медленно

обретающую жизнь,

За голос, ставший мягким во

влажности

Воздуха, дающего дыхание

травм.

Спасибо тебе, что в день

несомненной гибели

Моей и моего войска сегодня,

Перед рядами врага, сомкнувшего

строй из стали,

Ты опустилась на землю тихо и

нежно.

Спасибо тебе, последний

подарок,

За то, что и врагу будет

комфортно сегодня

Поднять свой меч и опустить его в

те глубины

Наших тел, куда прохлада не проникает,

В горячую кровь нашу, перегретую

июнем,

Желанием битвы и отчаяньем

справедливости,

Ожидаем гибели и любовью

близких,

Тех, что нас никогда не дождется

С этой битвы под сенью прохлады

Холодного дыхания Марса,

бестолкового бога,

Живого, благодаря мечу, горну и

знамени,

Равнодушеному к исчезновению

души и имен.

Спасибо тебе, прохлада

спустившаяся

С небес цвета стали и вражьи

глаз,

За то, что бой наш последний

сегодня

Пройдет без жанры унижения.

Без лишнего кипения крови

Утомленной солнечной

активностью.

За обострение чувств и трезвость

эмоций,

Разбуженных твоим грязно-

голубым одеялом.

Секунды остались. Начало. Бой.

Пот холодит шею — приятно.

Сталь похудела и стала стройной.

Закон физики касается только

металла

И не касается ни меня, ни тебя —

мы живые.

Пока. Остались мгновенья.

Никто потом не вспомнит в веках

Тебя, прохлада, в эпических

песнопеньях.

Огромное сердце моё

Красное

Сгорает дотла

В контексте рутины

И отчаяния межвременья

На фоне

Ничтожества героев

Беспомощности сильных

Хамства слабых

Равнодушие избранных

И продажности гениев

Я перестаю быть огромным

Сморщиваясь до атома

Превращаясь в

противоположность

Меня

Вселенского

А теперь маленького

Потерянного

Среди пустоцвета интонаций

И отсутствия смысла

В выборе

Слышу голов

Кричащий: Эй!

Это ненужная драматизация!

Это лишь закат Солнца

Красного

Смена дня

На торжество ночи

Восходит Луна

Сгорает сердце моё

Огромное

Белое

Сгорает дотла…

Открываю дверь.

Дом.

Я дома.

Вижу —

Кто-то сломал мою любимую

статуэтку

Из древнего фосфора!

Она досталась мне

От моих прадедов.

Рыдания захлестнули меня.

Боже,

Я ведь ей так дорожил

Все сорок лет своей жизни!

Сквозь слёзы

И судороги рыданий

Я закричал:

Дети!

Радуйтесь,

Я купил вам

Огромную бутылку

Любимой вами

Газированной воды.

Слова стихов звенят, как капли…

Не дождь ли изменил

Походку любимой?

Слово «жизнь» появилось,

Когда умер Адам.

«Смотри, смотри! Встает звезда!

Её ты раньше видел?

Пойдем скорее ею любоваться!» —

Сказал духовный лидер.

«Скорей, скорей! Работа ждет!

Она – наш хлеб и голос!» –

Сказал начальник. Прав он, как всегда,

Как южен Южный полюс.

«Проснись! Проснись! Кричит дитя!» –

Жена спросонья стонет.

«Вперед! Вперед! Нажми и соберись!» –

Тщеславье к славе гонит.

«Ты нас не видел много дней!

Настал наш час напиться!» –

Куда я денусь от своих друзей,

Без их комедий в лицах?

А закончится стих таким образом:

Я возьму пулемет многопулевый,

Обмотаюсь патронными лентами,

Нападу на законы словесности,

Чтобы громом тупых рокнроллов

Уничтожить диктат безответственный

Повелительных русских глаголов.

«Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-таюшки!» —

Застрочил пулемет металлический

И убил все глаголы дурацкие

Ради слова простого «пожалуйста»!

Темнеет. День, как старый сизый хлам

Осыпался устало на пол.

И вечер, темной мутною водою

Хватает мир потусторонней лапой.

Молчание. Осушен уж бутыль вина.

Напился я Господней крови.

Не пьян, не возбужден и не устал,

Не весел и опять безмолвен.

Есть одиночество. Оно как старый рваный плед,

Которым дорожишь, как славой,

Побитой молью, но когда-то бывшей,

Как сон степи о прошлогодних травах.

Вопрос. Имеешь ли ты право думать,

Что ты реально одинок?

Когда вокруг твоей персоны нервной

Бурлит активный человеческий поток?

Вопрос. Имеешь ли ты право думать,

Что ты реально одинок?

Когда вокруг твоей персоны нервной

Бурлит активный человеческий поток?

Темнеет. Разве это просто день –

То, что уходит еженощно?

Целуя на ночь хладными губами

Прощаясь пьяно, нежно, сочно?

Тревожный ритм безумных дней,

Летящих, исчезающих мгновенно,

Смогу ль прервать я одиночеством поэм,

Своим протестом дерзновенным?

Да полноте. Ведь тишиною дорожу

Я лишь тогда, когда нужна секунда,

Промеж деяний дерзких, славных, нудных,

Среди явлений ярких и работы беспробудной,

Когда я созидаю и гублю,

Чтоб поскучать и тихо молвить:

Засранцы, я вас всех люблю!

Тревожно мне… Чадящей лампы свет

Недолго освещал немую келью.

Среди бездумного метания теней

Уходит сон духовного похмелья.

Безмолвие архитектуры страха

Слепой покорностью камней

Лишь укрепляет власть людей,

Под всепрощением Аллаха,

Над тем из нас, кто болен сном ума,

Над тем, кто научился славословью

Перед властителями, делящими трон,

Воздвигнутый невежеством и кровью.

Молчание носителей учений

И страх читающих псалмы

Воздвигли стены той тюрьмы,

Где правит безупречный гений

С холодными и бледными глазами.

Там, где менялы и купцы

И благочинные отцы

Без принужденья, дружно, сами

Под музыку, в воскресный светлый день,

Под смех и одобренье милых дам,

Вокруг столов негоциантов

Себе фальшивый строят храм.

Под музыку, в воскресный светлый день,

Под смех и одобренье милых дам,

Вокруг столов негоциантов

Себе фальшивый строят храм.

Я – часть реки! Моей тревоги корни

Лишь в том, что выгляжу не так,

И в том ряду, куда меня вписали,

Не слишком чётко

Свой чеканю

Шаг.

Три гвоздя

Три брата-близнеца

Лежали в коробке

В полной темноте

И мечтали

О том мире

Которого никогда

Не видели

Но знали

Что есть каждому

Свое предназначение

Они мечтали

Один, что укрепит храм

Второй – дом

Третий, что будет

Держать на себе картину

Шедевр

Они очень долго мечтали

И однажды

Коробку открыли

Я хотел бы

Предсказать их будущее

Но не смог

Их вбили в мои руки

И ноги

Я — Бог

Что может быть могущественнее и сильнее Солнца?

Однажды оно повелело своему сыну – лучу: Иди!

И он могучим блистающим ангелом

Разорвал космическое пространство.

Зорким взглядом нашел мою страну на планете,

Ворвался в ее небо предвестником лета.

Пронесся над моим городом, согревая сосны,

Выключил свет в окнах тех, кто встал рано.

Рассыпал солнечных зайчиков

Над двором, в котором играли дети.

Поиграл тысячей отблесков

На погонах марширующих солдат.

Разогнал ночных странников богемы

По их задымленным квартирам.

Ослепил фотографа, избегающего контрового света

При съемках шумной семьи туристов.

Ворвался в мой двор и разбудил цветы.

Проник в мой дом и заметался в поисках меня.

Я утром поссорился с любимой,

И когда я целовал её,

Упрямо не прося прощения,

Луч замер на пороге моей комнаты,

Почувствовав себя лишним…

Я был храбр,

Пока тигр не зарычал в соседней клетке.

Я был красив,

Пока меня не обменяли на хворост.

Я был воином,

Пока меня не взяли в плен.

Я был поэтом,

Пока не сожгли мое перо.

Я был атлантом,

Пока эта нация не исчезла.

Я был смел,

Пока меня не сломало государство.

Я был честен,

Пока не пообещал сыну, что я бессмертен.

Я был внуком,

Пока не умерламоя бабушка.

Я был оратором,

Пока не понял красоту молчания.

Я был богатым,

Пока не понял, что деньги – не богатство.

Я был бедным,

Пока не понял, что я такой не один.

Я был царем два дня,

Пока меня не сверг хитрый противник.

Я был жив,

Пока Аллах не сказал мне, что я мертв.

Он осудил меня на Судном дне,

Но я разговаривал с Ним две минуты.

А кем был ты,

Посредственность!?

Я верил в детство,

Но оно оказалось временным.

Я верил в музыку,

Но она оказалась

Слишком зависимой от электричества.

Я верил в знания,

Но, оказалось,

Что они не приносят равновесия.

Я верил в Солнце,

Но оно с завидной регулярностью

Бросало меня.

Я верил в ночь,

Но она, оказалось,

О чём-то договорилась с Солнцем.

Я верил в свободу,

А она оказалась одиночеством.

Я верил в счастье,

Но оно, приходя ко мне,

Уходило от другого.

Я верил в родителей,

Но они, оказалось,

Верят в меня.

Я верил в Бога,

Но он перепоручил меня тиранам.

Я верил в дружбу,

Но она оказалась сложнее,

Чем сама жизнь.

Я верил старцам,

Но они, оказалось,

Не скрывают ответы, а просто их не знают.

Я верил учёным,

Но видел, как они не могут

Объяснить дождь,

Кроме как то,

Что его надо переждать.

Я верил учителям,

Но, оказалось,

Что они плачут после лекций,

Потому что их не слушают

Их собственные дети.

Я верил ученикам,

Но, оказалось,

Что я для них – дождь.

Я верил в справедливость,

Но, оказалось,

Что она стала лозунгом лицемеров.

Я верил в любовь,

Но, оказалось,

Что она не всегда песня,

А часто лишь пьеса,

Которую надо играть,

Искренне и вдохновенно

Каждый день.

Я верил в хороших людей,

Но все чаще я вижу,

Что меня к ним очень трудно отнести.

Я верил в общество,

Но оказалось,

Что оно лишь много таких, как я.

Я верил в себя

Но, оказалось,

Что я меняюсь гораздо быстрее,

Чем все остальное.

А еще, как только я все-таки

В себя поверю,

Как раз перед тем,

Как меня постигнет преображение,

Или какое-то переселение

В новое качество.

Я, соблазнившись своим новым

прекрасным обликом,

Предам себя бывшего.

Брошу все, что мне дорого

И тех, кто мне дорог.

И, трусливо сбегая от страха своего неверия,

Вульгарно и подло

Умру.

Я встретил друга, которого не видел семь

лет.

И спросил его, что есть символ

расставания?

То, что я думал о тебе, или то, что забыл о

тебе?

Что нарушил твое обычное течение жизни

Отсутствием своего привычного

присутствия?

Что не был рядом в радости или был жаден

на новости?

Он ответил:

Бездельник,

Неужели столько много праздных мыслей

Посетило тебя всего за одну ночь разлуки?

Я смирюсь с пожеланием времени,

Я смирюсь с ожиданием племени,

Я заткну свое имя подальше

От манящего образа стремени.

Я замру на границе обрыва,

В позе мима, застывшего криво,

В недосказанной позе актера

Недостойно, смешно, некрасиво.

Замолчу недописанным словом,

На краю между старым и новым,

Нелогичной, надуманной птицей,

Журавлем, потакающим совам.

Я промчусь по страницам трагедий,

Бормотаньем тупых интермедий.

Нарисую картину акрилом

На сюжеты людских перипетий.

Заменю свою глупость молчаньем

Или перечнем бабских стенаний,

Или стоном мужского снобизма,

Подслащённого флёром мечтаний.

Нарисую свой образ вторичным,

На основе сентенций логичных,

Тех, что вы все посчитали основой

Наших слов, тошнотворно приличных.

Исчезает со стекол дыханье

И становится бытом признанье.

Превращается диспут с Всевышним

В возрастное смешное брюзжанье

Задыхаясь в привычности смога,

Среди чресл, закутанных в тогу,

Среди бешеной гонки за идолом

На Гондване, где правит Двурогий,

Я, сгубив свои детские грёзы

И использовав методы чуда,

От отчаянья бегства отсюда

Лишь на десять секунд,

Лишь совсем на немного,

Удержал

В нашем мире

Бога.